Прилетела Муха к Человеку и говорит: — Ты хозяин над всеми зверями, ты всё мо¬жешь сделать. Сделай мне хвост. — А зачем тебе хвост? — говорит Человек. — А затем мне хвост,— говорит Муха,— зачем он у всех зверей — для красоты. — Я таких зверей не знаю, у которых хвост для красоты. А ты и без хвоста хорошо живёшь.
Повадился
медведь на овсы. Каждую ночь приходит, да не столько съест овса,
сколько помнёт его и потопчет. Чистое разоренье кол¬хозу! Колхозники к охотнику: — Так и так, Сысой Сысоич, выручай. Сысой Сысоич охотник старый, заправский. Он взялся за дело умело.
Раз
я шел по берегу нашего ручья и под кустом заметил ежа; он тоже заметил
меня, свернулся и затукал: тук-тук-тук. Очень похоже было, как если бы
вдали шел автомобиль. Я прикоснулся к нему кончиком сапога; он страшно
фыркнул и поддал своими иголками в сапог.
Это
было давно, лет, может, сорок назад. Ранней осенью я возвращался с
рыбалки по скошенному лугу и возле небольшой, за лето высохшей бочажины,
поросшей тальником, увидел птицу. Она услышала меня, присела в
скошенной щетинке осоки, при¬таилась, но глаз мой чувствовала, пугалась
его и вдруг бросилась бежать, неуклюже заваливаясь набок.
Два
маленьких лесных мышонка заблудились однаж¬ды. Играли, бегали, друг за
дружкой гонялись, потом глянь — место вокруг незнакомое. Чужой страшный
лес! А уж вечер наступил. Красное солнышко за темные деревья закатилось. Вот-вот глухая ночь настанет в лесу...
Через
наш большой лес проводят шоссе с отдельны¬ми путями для легковых машин,
для грузовиков, для телег и для пешеходов. Сейчас пока для этого шоссе
только лес вырубили коридором. Хорошо смотреть вдоль по вырубке: две
зеленые стены леса и небо в конце. Когда лес вырубали, то большие
деревья куда-то увозили, мелкий же хворост— грачевник — собирали в
огромные кучи. Хотели увезти и грачевник для ото¬пления фабрики, но не
управились, и кучи по всей широкой вырубке остались зимовать.
Раз
было у нас — поймали мы молодого журавля и дали ему лягушку. Он ее
проглотил. Дали другую — проглотил. Третью, четвертую, пятую, а больше
тогда лягушек у нас под рукой не было. — Умница! — сказала моя жена и спросила ме¬ня: — А сколько он может съесть их? Десять может? — Десять,— говорю,— может. — А ежели двадцать? — Двадцать,— говорю,— едва ли...